Здесь нужно сделать ремарку о нем и его семье. Знаете, бывает так в жизни, что ты что-то можешь и знаешь, но нет такой ситуации, когда бы ты мог проявить свои лучшие качества и раскрыться. То есть попади ты к мудрому руководителю, удалось бы раскрыть весь свой потенциал или большую его часть, захотелось бы расти, меняться и учиться.
Мой сосед был из рабоче-крестьянской многодетной семьи. Родители всю жизнь стремились их накормить-одеть-обуть, дать в руки рабочие специальности, женить, чтобы не хуже остальных, вздохнуть, наконец… И начинать принимать всех снова под свой кров уже с их детьми – своими внуками. Чем меня всегда подкупали мои соседи – их трудолюбием. Мне кажется, они и не спали никогда – бесконечно возились с апреля по середину ноября на грядках, то сажая, то убирая. Часто – впустую, но с каким-то маниакальным рвением, а вдруг что-то получится в этом году. Ну не растет у нас кукуруза и арбузы, вы думаете, их это остановило хотя бы раз? Иногда мне хочется подбросить им через забор покупной арбуз на их арбузную грядку, чтобы хотя бы раз у них уродило…
Но я даже не об этом. Летом младший из соседской многодетной семьи ребенок (и взрослый уже мужчина сам по себе) пошел в «армию». Отчего-то они это скрывали. Приходил он в отчий дом ночами, приносил сумки – тушенка, крупы. Что мог. Мылся, ел наспех мамины борщи и пироги, переводил дух и спешил назад на «службу». Мы делали вид, что не замечаем – а заборы-то сеткой, видно все насквозь. Они не хотят говорить об этом, мы не спрашиваем. У нас так принято. Но потом его «повысили», и соседка сказала нам о нем с гордостью. Потом еще и еще. Сколько же было в ее взгляде и словах материнской горделивой дрожи… Она всегда знала, что ее дети не хуже остальных, что смогут как-то вырваться из этой бедности, прорваться… Невзначай, когда видели ее, она говорила нам будто бы к слову – сын принес сапоги и куртку. Все это было его размера, мужское, но она не снимала сыновы обновки. И не столько это было смешно, как трогательно за мать и ее старческую гордость. Иногда он заскакивал к ней на «служебной» машине – что-то завезти. Они же из работяг. Если и приходилось ему работать много, у них это в крови. И если и создана местная служба для какого-то определенного типажа, то он, как мне казалось, идеально в этот типаж попадал. Он же и учиться пошел в вуз ради лычек на погонах. И снова они говорили нам об этом с такой гордостью…
И я не иронизирую ни в чем и ничуть. Если все происходящее с нами задумано где-то и кем-то, сдирижировано выдающимися и неизвестными миру политтехнологами, то вся эта система прекрасно работала. На моей улице мужчины шли «служить» через дом – молодые чаще, возрастные не выдерживали. Поначалу все женщины на улице задерживали дыхание, когда они шли на ночь домой помыться, а утром на рассвете уже спешили назад. С оружием, со всей амуниции. Летом 2014-го у них можно было разжиться хлебом и новостями. Жены обычно видели их урывками – забрать грязное, выдать чистое, накормить, вымыть.
Так вот мой сосед. Я не видел его с лета. А перед этим видел только в форме и так – наездами к матери. И вдруг вижу его на остановке, с нашей местной фирменной клетчатой сумкой, в гражданском. Оказывается, ушел из «армии». Сломался.
«Гайки стали закручивать». «Не та «армия», что была раньше». «Всем хочется денег и пить водку, а учиться и выполнять приказы никто не хочет». «Мне требовать нужно, а это никому не нравится».
Я только молчал. Вы думаете, это начало беседы или ее конец? Это кусочек его внутреннего монолога, который я случайно услышал. Человек выброшен за борт. И там, за бортом, где плаваю я и все, кто не служил в местной «армии» никогда, его страдания понятны не будут. В моей жизни за эти два года были сотни коллизий, важных и спорных вопросов, сомнений, тревог. И мне было уже год назад понятно, что все идет именно к этому – «армия» строится по шаблону. В ней не нужны идеи, высокие волевые качества или что-то еще – нужна исполнительность и трудолюбие. Хотя, пожалуй, часто достаточно только исполнительности. В ней нет места признанию былых заслуг, как нет места вообще человеческим качествам. Важно умение работать и подчиняться. Наверное, на то она и «армия». Это же система, переломить которую невозможно. К ней можно привыкнуть, чем раньше, чем легче.
Обиды, непонимание, недооценивание по заслугам – об этом я слышу очень часто. Если бы «армия» была такой, какой она есть в России – было бы иначе. Но у нас из хорошего пекаря пытаются сделать сносного пехотинца, а из водителя-профессионала – снайпера. Возможно, сделают. Возможно, эта ломка людей и стереотипов закончится с успехом, ведь недаром процесс этот задуман выдающимися политтехнологами.
Часто слышу от еще «служащих» слова обиды. Мы, дескать, и днем и ночью, и в будни и в праздники, и по первому приказу, а нас бросили как слепых котят после учений – добирайтесь сами, на секундочку, 14 километров… А потом комнатки с буржуйками в полях, где из еды – каша с тушенкой и не помыться… Когда все это начиналось, у первых «ополченцев» был энтузиазм. Деньги и паек шли бонусом к нему. Типа того, «А что, там еще и платят?». А сейчас, когда конца и края этому не видно, а требуют все больше, выдерживают немногие. Тот же сосед сказал мне, что «армия» обновляется каждые два-три месяца – люди выдерживают только период «контракта». Все идут за деньгами, а работать так, как требуют, не умеет никто. И если и умеют, не выдерживают прессинга. «Слишком туго закручивают гайки сейчас».
Я прошел осенью 2014-го барахтанье в ледяной воде безработицы. Когда оказалось, что я не нужен в новой жизни своему бывшему начальнику – у него своих хлопот полон рот, куда ему до меня. Я его понимаю, не в обиде, но ведь принять то, что ты не нужен никому, тоже нужно суметь. И предательское «Да я ведь ему столько сделал, столько делал для него» очень долго билось в висках по ночам. Но я пережил это, принял. А мой сосед проходит это вот только. Многие, как и он, через алкоголь, бесконечные рассказы первому встречному, семье, родственникам, затяжную депрессию. Учеба стала не нужна – для чего она теперь? Теперь нужно вспоминать и привыкать жить заново – пекарю и водителю. Хотя, говорят, тупой болью годами ещё будет напоминать о себе эхо этой войны.