Но как же я ошибалась тогда! За эти три года с десяток человек написали мне: "Да это же ты!" И я удивлялась поначалу тому, что меня так легко узнают. Оказалось, мои изобличители узнавали себя в моих героях.
Им хотелось говорить со мной о своих открытиях, они чувствовали себя Мюллером и Борманом, которые поняли, что Штирлиц и не Штирлиц вовсе. "Я сразу тебя узнал!" или "Ты так классно пишешь!" Но в каждом из этих случаев липкий пот выступал у меня на лбу, а во рту становилось сухо от страха. Если меня смогли узнать они, узнают ли другие?
Друзья, понимая мое состояние, молчали. Нам и без того есть о чем говорить, а они на то и друзья, чтобы не вдаваться в анализ моих мотивов. Знакомые, видя мое нежелание принимать их изобличительные откровения или похвалу, замолкали.
И я надеялась, что в моем окружении все-таки не так много человек, чтобы знать меня настолько хорошо, чтобы узнавать. Было бы проще придумывать все, чтобы мои вымышленные примеры или придуманные герои никогда не пересекались с реальными людьми.
Но в чем тогда смысл? И не безумие ли это – бесконечно придумывать то, чего нет, продавая ложь за правду? Самые настойчивые знакомые говорили мне: "Я читаю тебя все время!" будто я пишу для них. И будь все иначе, не будь границ, войны и новых законов, я чувствовала себя бы тоже иначе.
Но здесь, откуда я пишу, действуют законы военного времени, в которых гомосексуализм снова диагноз и преступление, есть предательство Родины, пожизненное заключение за него и смертная казнь. Кони и люди вышли вместе, но это просто пример того, что новые законы тот тонкий лед, который может треснуть под ногами в любой миг.
В семье моей знакомой "служат" муж и сын. Мы говорим с моей знакомой о цветах и погоде, я стараюсь держать нейтралитет в выборе тем беседы. Точнее она говорит обо всем, но война – тот тонкий лед, о котором я стараюсь молчать. У нас разные взгляды на одни и те же вещи. Для нее люди в форме – герои, потому что уже четыре года ее муж и сын среди них. Она не принимает других точек зрения.
Вчера она сказала, что разочаровалась в этой войне, хотя ее муж уже четыре года, с самого первого дня, оставив гражданскую профессию, "служит". Но даже в этом случае я молчу, потому что любая критика с семьями таких вот, служащих по убеждениям, опасна. Они искренне верили в то, что защищали мирное население, верили в победу "добра над злом" и в то счастливое уравнение людей, когда не будет больше бедных и голодных. Но на деле, мало кто из них может сейчас, как и раньше, обедать в некогда популярном в Луганске "Па, де Прованс" – слишком это дорого.
И как и раньше там сидят те, кто выживет в любое время и кто не нуждается в какой-то защите. И "прослужив" четыре года ее муж не поднялся вверх по карьерной лестнице, не стал выше чином или богаче. Все его богатство – запас военной форме, украденной в подвернувшуюся оказию. И кроме его семьи никому, собственно, не дела в том, сколько он в "армии" и по каким убеждениям пришел туда.