Российский Фонд «Общественное мнение» обнародовал результаты июльского опроса, посвященного «моральному авторитету». Неожиданности не произошло: из 60% респондентов, заявивших о том, что среди известных людей страны есть те, кого они таковым считают, 36% отдали свои голоса Владимиру Путину. Хозяин Кремля победил с большим отрывом. Ближайший его «конкурент», министр иностранных дел Сергей Лавров, набрал всего-навсего 6%. Это выглядит примерно так, как если бы в Третьем Рейхе симпатии граждан, алчущих нравственных образцов для подражания, разделились в соответствующей пропорции между Гитлером и Риббентропом.
| Граффити возле офиса «Газпрома» в Перми (фото: starcom68.livejournal.com) |
Ситуация, разумеется, комическая. Поскольку в России Дева Мария не столь непорочна, сколь Владимир Владимирович — непогрешим. Догмат о его «неспособности заблуждаться» (Ватикан для такого чудесного дара, являющегося исключительным атрибутом Папы Римского, завел, между прочим, специальный латинский термин — Infallibilitas) существует, как минимум, с 2007 года. Когда из уст председателя ЦИК РФ Владимира Чурова прозвучал сакраментальный вопрос: «Разве Путин может быть не прав?» И когда Александр Дугин, философ-евразиец, позже прославившийся фразой: украинцев нужно «убивать, убивать и убивать… как профессор я так считаю», безапелляционно заявил: «Противников путинского курса больше нет, а если и есть, то это психически больные, и их нужно отправить на диспансеризацию. Путин — везде, Путин — все, Путин абсолютен, Путин незаменим». Были, понятно, и другие «канонизаторы», но хватит, кажется, и этих, чтобы осознать: если заведомо известно, что «Путин абсолютен», тогда все, что остается российской социологии, это правильно сформулировать вопрос, чтобы получить правильный ответ. И не обязательно, кстати, о морали. Вы помните фото Владимира Владимировича в седле? Можно — о лошадях. Помните его с уловом? Можно — о рыбе. Абсолют распространяется на все — от буры до бокса. Мораль здесь — всего лишь частность. Так что дело, повторяю, не в морали. А в постановке вопроса. Есть известный анекдот про монахов, курение и молитву. Один спросил у настоятеля: можно ли курить, когда молишься? И получил ответ — нет. А второй: можно ли молиться, когда куришь? И получил — да. Шоры ответа устанавливает вопрос. Ответ не может быть шире поставленного вопроса.
В эпоху фашистских диктатур демоскопией не занимались (если она и существовала, то в самой зачаточной стадии), однако в умении формулировать вопрос, провоцирующий необходимый ответ, достигли виртуозности. Умберто Эко, итальянец и интеллектуал, в одной из своих «Картонок Минервы» вспоминает, как школьником-восьмилеткой писал сочинение, где темой значилось: «Почему в ваших ежедневных молитвах вы не забываете короля, дуче и отчизну?» То есть тот факт, что вы по крайней мере семь раз в неделю беспокоите Бога по поводу благоденствия Муссолини — уже подразумевается. И вы в этих рамках не можете взять и состряпать в качестве ответа что-то вроде: «Какого черта! Кто там, на хрен, бьет челом об этом параноике!» Во всяком случае, юный сеньор Умберто так не поступал. Напротив, он старательно выводил:
«В моих молитвах я поминаю дуче… потому что Он дает первый толчок любому делу… Он командовал походом на Рим, прогнал из Италии всех заговорщиков и сделал ее могучей, грозной, прекрасной и великой».
В гитлеровской Германии был непродолжительный период, когда власти пытались канализировать «снизу-вверх» отчеты о настроениях населения. К делу подключили гестапо и местные администрации. Однако затем Геринг распорядился прекратить поставки рудиментарного общественного мнения, поскольку в них, по его разумению, «во многих случаях отдельные нездоровые проявления и местные трудности без нужды выставлялись на первый план, или (и) явления, наблюдающиеся лишь в некоторых местах, неправомерно обобщались». Это общий аршин для всех подобных режимов: власть интересует то, что вы думаете, до тех пор, пока вы думаете то, что вам предписано. Если вы «заплываете за буйки» — это повод либо пресечь ваши действия, либо переформулировать вопрос таким образом, чтобы получить правильный ответ. Либо попросту пренебречь вашим мнением.
Я абсолютно не сомневаюсь в подлинности цифр, приведенных специалистами Фонда «Общественное мнение». Я лишь сомневаюсь в правомерности такой постановки вопроса — когда внутри него, точно матрешка в матрешке, содержится требуемый (властью? Кремлем? Путиным? «доброжелателями»?) ответ. Что бы сказали уважаемые исследователи ФОМа, если бы им предложили провести опрос, куда бы одним из пунктов было заверстано: «Сколько украинцев убил Путин? Варианты ответов: а) 200; б) 2000; в) 20 000». Понятно же, что вопрос уже фактически констатирует, что среди убийц украинцев есть некто по фамилии Путин. Им бы, российским исследователям, не показалось это предвзятым? Показалось?! Зря. В конце концов, эта связка, «Путин и убийство», для подавляющего большинства украинцев сегодня куда более несомненна, чем другая, которую со стахановским энтузиазмом для сомнительных нужд отработали в ФОМе — «Путин и мораль». Эта отработка, в сущности, мало что значит. За 36% «морального авторитета» Путина не стоит ничего. Кроме желания вывести российскую социологию туда, куда прежде уже была выведена российская журналистика — на панель. И в этом, похоже, есть своя закономерность: каков авторитет — такова и мораль.