Рубежное – Харьков – Киев – Каменец-Подольский. Записки переселенца

Статті

10.07.2014 16:51

Статті

Я уехал из Рубежного в разгар перемирия – необходимого и, одновременно, убийственного жеста со стороны Порошенко. Это кажется уже далеким «вчера», хотя с тех пор прошло всего несколько дней. Война. Иное время. Одно сплошное спрессованное ожидание. Иное пространство. То, которому Артуро Перес-Реверте, вкусивший в свое время хлеб военного журналиста, дал однажды название: «территория команчей». Это там, где «у тебя под ботинками постоянно похрустывает битое стекло и где ты знаешь, что за тобой наблюдают, хотя сам никого не видишь». Славянск, Краматорск уже сжились с такой «территорией». Часть других городов Донбасса начинает ее на себя «примерять».

Рубежное, выезд и города. Все рядом: мой дом, заправка и «карманный» блокпост сепаратистов

Я уехал из Рубежного в разгар перемирия – необходимого и, одновременно, убийственного жеста со стороны Порошенко. Это кажется уже далеким «вчера», хотя с тех пор прошло всего несколько дней. Война. Иное время. Одно сплошное спрессованное ожидание. Иное пространство. То, которому Артуро Перес-Реверте, вкусивший в свое время хлеб военного журналиста, дал однажды название: «территория команчей». Это там, где «у тебя под ботинками постоянно похрустывает битое стекло и где ты знаешь, что за тобой наблюдают, хотя сам никого не видишь». Славянск, Краматорск уже сжились с такой «территорией». Часть других городов Донбасса начинает ее на себя «примерять».

Рубежное - Харьков

Перед отъездом я сфотографировал знак Рубежного, расположенный в ста пятидесяти метрах от моих окон. Усмехнулся: латинская «V», на которой крепится надпись, никакой победы-виктории не предвещала. Слева вдали от нее, если присмотреться, видны сооружения газовой заправки. Еще дальше, на обочине дороги – несколько бетонных плит, поставленных друг на друга, и мешки с песком. Этакая «заявка» сепаратистов на дзот, почти незаметный на снимке. Сама дорога ведет на Варваровку. Именно через нее можно было выскочить из «ЛНР» (или «Луганды» - кому как нравится) в Украину, когда на другом конце города так называемые ополченцы принимались долбить по блокпосту украинской армии в Старой Краснянке. Сценарий оставался практически неизменным: «колорады» (так клеймят пророссийских боевиков оппоненты; еще одно подобное тавро - «ватники») обстреливают позиции военных из автоматов и гранатометов, иногда к этому добавляется уханье минометов. Бойцы АТО («укры» - в терминологии «ватников») огрызаются в ответ. Происходит это, как правило, ночью. Если бой сильный, утром проезд через блокпост может быть закрыт. Тогда весь транспорт устремляется мимо моего дома в сторону Варваровки, чтобы попасть на «большую землю», минуя другой украинский блокпост – под Старобельском.

Накануне моего отъезда интенсивных боевых действий на наших окраинах не велось. Поэтому автобус Северодонецк-Харьков отправился по привычному маршруту: Рубежное-Кременная-Сватово-Купянск. Ну а дальше уже без всяких блокпостов: Шевченково-Чугуев-Харьков.

Нехитрый скарб журналиста-переселенца

Людей уезжает много. Все четыре рейса, ежедневно идущие через Рубежное до Харькова забиты под завязку. Та же ситуация с автобусами, следующими в другие регионы. В том числе в Россию. С билетами, естественно, напряженка. Кто хочет выехать, старается приобрести их загодя. Изредка, видя такой наплыв народа, автоперевозчик добавляет рейс – так было в Северодонецке, когда на одно и то же время, обозначенное в расписании, прислали как-то два автобуса. Снять остроту проблемы могли бы поезда – если бы между Лисичанском и Рубежным сепаратисты не взорвали железнодорожный мост. После этого в распоряжении жителей региона остался только автотранспорт.

Рубежное. Автобусы на Харьков всегда забиты до отказа

Не все уезжающие – переселенцы. Однако последних легко идентифицировать по огромным сумкам, в которые они попытались вместить все самое необходимое. Я - не исключение. В мою – в ту, в которую я запихал одежду и обувь (всегда полагая, что их у меня не много), - можно было бы при желании затолкать меня самого. Кроме этой адидасовской «мечты оккупанта» - только ноутбук и небольшая сумка через плечо. «Джентльменский набор» журналиста.

Я – переселенец-одиночка. По крайней мере, пока. Но есть и другой тип переселенцев, чья главная примета – дети. В нашем автобусе я насчитал четыре семьи, уезжавших от взрывов и стрельбы в первую очередь из-за своих маленьких сыновей и дочерей. Основная реакция малышни на происходящее – не страх. Любопытство. По отношению ко всему: к бронетехнике, к мешкам с песком, к плитам, перекрывающим дорогу. К солдатам в камуфляже, с оружием и черными спортивными шапочками на головах. Со мной рядом сидел мальчик трех лет. Когда мы останавливались на блокпостах, он поочередно смотрел сначала за окно, а затем на мой фотоаппарат, которым я украдкой пытался хоть что-нибудь заснять. Весь вид его показывал, что он раскусил во мне шпиона. И что шпион этот его скорее заинтересовал, чем напугал.

Шпион из меня оказался никакой. Еще и потому, что за несколько дней до отъезда мне рассказали, как одного подобного любителя запечатлеть историю (он, правда, фиксировал все на мобильный) попросту вывели из автобуса. После трагедии в Волновахе фраза «Улыбайтесь, вас снимает скрытая камера» уже не выглядит невинной шуткой.

Больше всего нас продержали на блокпосту в Старой Краснянке – месте, которое редкую ночь не подвергается обстрелу. Черная земля, сожженные деревья. На пару метров вглубь леса – деревянные рейки с табличками. Одна женщина приняла их за свежие захоронения. Больная фантазия, разумеется. На самом деле на табличках написано: «Мины». Окрестности Рубежного, похоже, ими нашпигованы. Позже, уже в сотнях километров от Донбасса, я узнал, что лес между Кудряшовкой и Варваровкой, где я по утрам делал пробежки со Слаем, своим спаниелем, тоже заминировали. Сепаратисты.

Блокпост возле Старой Краснянки. Вдали виден БТР

Сама проверка, кстати, длилась недолго. Всех попросили поднять над собой паспорта, открытые на первой странице. К некоторым чуть присмотрелись. Вот, пожалуй, и все. Ну да - еще заглянули на багажные полки над головами пассажиров. А водителя попросили открыть багажное отделение, забитое сумками. Что там можно было рассмотреть, сказать не берусь.

Задержка вышла, собственно, из-за дороги, превращенной здесь в подобие слаломной трассы, на которой двум встречным машинам почти невозможно разминуться. Поэтому всякие перемещения в этом месте описываются формулой «в час по чайной ложке». Особого раздражения вся эта процедура, тем не менее, не вызвала. Люди, отъехавшие от Рубежного на какой-то километр, должно быть, просто не успели устать. Правда, потом, когда блокпост, смахивающий на перезрелый фурункул, остался позади, соседка сзади – молодая мать двоих детей – затараторила в трубку мобильного о том, как строго всех досматривали и как их самих, «конечно, не тронули», потому что они с детьми, но зато остальных – и т.д. и т.п. Еще одна женщина вспомнила, что на этом блокпосту украинские военные будто бы обстреляли похоронную процессию. Дальше – почти по тексту Владимира Высоцкого: «Все, и шофер, получили увечья, только который в гробу – ничего».

Чуть выше Красной Поповки нас снова тормознули. Уже зарядил мелкий дождь. Военные прохаживались у своих «редутов» и по дороге в синих дождевиках из полиэтилена. Один пытался расправить полотнище украинского флага, которое ветер закрутил вокруг древка. Паренек, проверявший документы, извинился за доставленное неудобство и пожелал счастливого пути. Двое молодых людей, сидевших передо мной, на какое-то время прекратили смотреть на ноутбуке молодежный американский сериал. Один из них сказал:

- Еще два.

- Два? – переспросил сосед.

- Два. Сватово и Купянск.

Блокпост неподалеку от Сватово

В Сватово его вывели. Сверились с какими-то списками. Поинтересовались, есть ли у него багаж в багажном отсеке. И вежливо попросили выйти. Стоя у автобуса, он о чем-то сдержанно жестикулировал своему приятелю. Минут через пять вернулся. Объяснил: мол, намекал, чтобы приятель тоже вышел на улицу – покурить.

- Да мне че-то в лом было, - ответил тот.

- Так и скажи, что зассал, - усмехнулся собеседник.

Уже сев в кресло, он объяснил любознательной даме: его фамилия совпадает с той, что внесена военными в какие-то «черные списки». Потому и проверяли.

Я сфотографировал здешний блокпост (внешне ничего прифронтового – заурядный пост ГАИ, слегка укрепленный мешками). Мой трехлетний сосед заинтересованно проследил за моими «шпионскими» действиями. Молодая мать сзади вновь раскалила мобильный докрасна: проверяют, придираются, «нас, конечно, не тронули, но мальчика вывели, представляешь?..» Автобус тяжеловато вильнул мимо бетонных заграждений. Примерно час ушел на то, чтоб переехать из Луганской области в Харьковскую и остановиться на въезде в Купянск.

Купянский автовокзал. Здесь уже можно говорить, что ты в Украине

Купянск – это уже тыл. В военных сводках не значится. И бдительность здесь - особая. На лице хлопца, сличающего мужчин в автобусе с их изображениями в паспортах, царила такая торжествующая улыбка подозрения, точно в документах каждого второго он вместо мужского фото обнаружил женское. Вопросы - в духе начинающего следователя НКВД.

Моим соседям:

- Куда едете?

- В Харьков.

- Оба?

- Оба.

- С какой целью?

- Сдавать ЗНО.

- Сегодня?

- Нет. (Называют назначенные даты.)

- Направления есть?

- Нет.

- Так а как вы едете? – и т.д.

Мне:

- В Харьков?

- В Киев.

- Зачем?

- Работать.

- Где будете жить? У родственников?

- У знакомых.

- Вас там ждут?

Черт! Почему он не поинтересовался, с кем я на новом месте собираюсь спать? Непростительная оплошность.

Это, пожалуй, был единственный случай, когда я почти согласился с оценкой ситуации молодой мамой сзади: да, придираются, да, «конечно, их не тронули», зато остальных…

Если этому парню, подумал я, очень хочется задержать террориста, почему бы ему не попроситься поближе к линии фронта?..

На автовокзале в Купянске я вместе со всеми вышел размять затекшие ноги. Оценил точность фразы, с долей сарказма брошенной кем-то в мобильный: «Видишь, ты – в «республике», а я уже в Украине». Даже транзитная суета казалась здесь умиротворенной.

Вернулся на свое место. Открыл на телефоне книгу Элвина Тоффлера «Война и антивойна». Прочитал: «За 2340 недель, прошедших между 1945 и 1990 годом, всего три недели на земле не было ни одной войны. Назвать годы с 1945-го и до сегодняшнего дня «послевоенной» эпохой — значит объединить трагедию с иронией». До отправления автобуса успел пробежать глазами еще несколько страниц. Наткнулся на такое: «Геоэкономика на фоне разразившегося вокруг нас насилия становится все менее и менее убедительной концепцией. Оказалось, что национальные политические лидеры - это не бухгалтеры. Как и в прошлом, воюющие страны не ограничиваются подсчетом экономических плюсов и минусов, начиная войну: они подсчитывают свои шансы на захват, расширение или удержание политической власти». Писано лет двадцать назад. Однако почти про Путина, которого, по словам моей двоюродной сестры, живущей в Москве, они там у себя, в России, уважают. Ну-ну. Немцы в тридцатые годы минувшего века одного бравого парня, с косой челкой и нашлепкой усов, тоже уважали. Это, оказывается, несложное дело – уважать своего правителя за счет страданий, которые он несет другим народом. Лишь бы машина пропаганды работала без сбоев.

Харьков

- Вы вместе?

- Он меня просто встречает.

- Далеко едете? В Москву?

- В Москву? Нет, это для любителей экзотики. В Киев.

Милиционер с улыбкой протягивает паспорт обратно. Так и не заглянув в него.

- Счастливого пути.

- Видишь? - говорю сыну. – А если б я сказал, что в Москву, он бы меня тщательно проверил.

- А если б ты сказал, что в Пекин?

- Ладно, пошли.

Мы идем сдавать багаж в камеру хранения ж.д.-вокзала. Потом направляемся к кассам. По ходу слышим объявления – о том, куда обращаться людям, прибывшим из временно оккупированного Крыма и районов, где проводится антитеррористическая операция. Потом подобные объявления я буду слышать и на других вокзалах, по пути следования поезда Харьков-Киев.

В парке Шевченко полно молодых людей в академических шапочках и академических черных мантиях с прямо-таки булгаковским «кровавым подбоем». Защитившиеся магистры. Над их головами патриотично развеваются желто-голубые флаги. На стене павильона, возле которого часть магистров собралась, написаны проклятия в адрес «киевской хунты». Примерно такие я видел на бетонной стене в Чугуеве, неподалеку от постамента с взметнувшимся ввысь самолетом. Авакову там обещали месть и всяческие кары небесные.

Такие вот контрасты «мирных территорий».

Кстати, возле тех самых касс, где я брал билет до Киева, буквально на днях задержали вербовщиков, набиравших людей для ведения боевых действий на стороне ЛНР.

В Харькове я садился на поезд Луганск-Киев (раньше именно он ходил через Рубежное). Была ночь. Из вагона минут пятнадцать выходили пассажиры, прибывшие в первую столицу Украины из Луганской области. По моим прикидкам, вышло не менее двух третей всех, кто вообще мог находиться в вагоне. От войны уезжают, но уезжают, как оказывается, не всегда далеко. Харьков многие по-прежнему считают самым близким из мирных и самым мирным из близких городов.

Только что прибыл поезд из Луганска

Транспортное направление с востока в центр работает ныне достаточно интенсивно (я, к примеру, выхватил один из последних билетов на Киев). Зато обратно, если это не предвыходной день, поезд, по словам проводницы, идет полупустой. Да и то основная масса народа выходит задолго до Луганска.

Киев

На столичном перроне увидел несколько церемоний радостных встреч. Реплики встречающих были похожими. Что-то вроде: чего вы там сидели, в своем пекле, нужно было уже давно переезжать.

Неподалеку от Контрактовой площади в офисе общественной организации, главу которой, полковника запаса, выходца с Луганщины, в далекой юности учила моя мама, пили водку и пытались обсуждать «синдром Донбасса». Под пятьдесят грамм мозг продуцирует бездны версий. Противоречия снимаются следующим поднятием рюмки. Я запомнил положение, высказанное одним из присутствовавших. Люди делятся не по языку и национальности. Люди делятся по IQ. Кто-то, возможно, оскорбится таким дарвинистским пассажем, однако в нем, как мне кажется, много правды. IQ – это, помимо прочего, способность критически фильтровать те помои, которые обрушивают на тебя СМИ. Способность заставить себя посмотреть на мир не только сквозь страницы краткого курса ВКП(б) или теле-эфиры Димы Киселева. В конце концов, способность подвергать сомнению «простые решения». Типа: убей бандеровца, «правосека», еврея – и жизнь наладится. «Простые решения», как правило, изначально построены на лжи. Поэтому, говоря тавтологично, решений-то они и не имеют. По крайней мере, удовлетворительных и не кровавых.

Каменец-Подольский

Месяца полтора назад я еще понятия не имел, куда буду (если вообще буду) уезжать. Те, с кем я учился в Ленинградском универе, звали меня в Россию. Я искренне благодарил за искренне беспокойство, но ехать туда не собирался. Мне это казалось таким же странным шагом, как миграция венского еврея 30-х годов прошлого века в Третий Рейх. Были какие-то наметки в Киеве, на Волыни, во Львовской области. Но затем в дело, как это обычно бывает, вмешался случай. Человек, знавший меня через Интернет с конца мая, назвал Каменец. Я все еще сомневался – ехать, не ехать. Потом через третьи руки получил свою порцию угроз (что называется, задним числом – на местном уровне я уже давно ничего не писал, в том числе и на проукраинские темы). Для журналиста угрозы - это, в общем-то, нормально; ненормальна лишь сама ситуация – когда по городу ходят вооруженные люди, а следы похищенных активистов спустя какое-то время обнаруживаются в подвале луганской СБУ. Пришлось паковать вещи. И отправляться в город, где еще в 1374 году было провозглашено магдебургское право. Где есть старая крепость, которую за всю историю набегов не удалось взять ни одной армии с боя – а только путем обмана и военных диверсий. Куда кинематографисты наведываются «за натурой» с регулярностью восхода солнца. И где гениальный (и, к сожалению, ушедший) Богдан Ступка произносил знаменитый монолог Тараса Бульбы.

По дороге в Каменец-Подольский

Мы выехали из столичного предместья в три ночи. Какое-то время я рассказывал о том, что происходит на Донбассе. Потом вспомнил Чечню, Грозный, откуда летом 96-го я сделал пару репортажей (по иронии судьбы – для ОРТ) и откуда нашей съемочной группе удалось выскочить чуть раньше, чем боевики пошли на штурм города. Слово «блокпост» для меня – оттуда.

В Каменск добрались без особых приключений. В тот же вечер я пошел прогуляться по Старому городу. Ритуально сделал несколько снимков. Ритуально съел мороженое. Ритуально перешел с русского на украинский.

На следующий день хозяйка показала мне окольный путь в крепость. Через шаткий подвесной мосток. Мимо деревянной церкви. С тылу. Рассказала, как вместе с другими наблюдала за съемками «Тараса Бульбы».

Каменец-Подольский. Знаменитая Старая крепость

Но это, как говорится, уже другая история. Мало чем связанная с моим отъездом из Рубежного. Разве что БРДМом, покрашенным в желтый цвет и увенчанным национальным прапором. Здесь его используют как машину для экскурсий по городу. Очень патриотично. И проходимость хорошая. Это нормально. Рано или поздно любое оружие и военная техника должны занять свое место в музее или туристической нише. Лучше бы, конечно, раньше. И лучше бы, чтобы за переход в это новое качество не было заплачено слишком большой кровью. Той самой, которая сегодня льется на Донбассе, превращая этот край в «территорию команчей».

Каменец-Подольский. Новая, туристическая, жизнь старой военной техники