Если бы не Иловайская трагедия, россияне дошли бы до Мариуполя, — полковник Евгений Сидоренко

Статті

02.09.2021 15:41 (Оновлено 02.09.2021 в 15:41)

Ольга Бесперстова, «fakty.ua»

Статті

​Во время парада в честь Дня Независимости президент Зеленский вручил высшую награду государства, орден «Золотая Звезда», 49-летнему полковнику ВСУ Евгению Сидоренко. Легендарный танкист удостоен звания Герой Украины за подвиги, которые он совершил в августе 2014 года.

Однако горький осадок вызывает то обстоятельство, что справедливость восторжествовала спустя семь лет (!), ведь материалы о награждении были поданы на Банковую сразу же после тех драматических событий. О них и не только Евгений Сидоренко рассказал в эксклюзивном интервью «ФАКТАМ».

— Евгений, что ощущает человек, которому на самом главном празднике Украины вручили самую главную награду государства?

— Знаете, было неимоверное волнение. Присвоение столь высокого звания — это признание не только моих заслуг. Ведь я был не один. В одном бою со мной были бойцы противотанковой батареи 51-й бригады, во втором — танкисты 17-й бригады, с которыми мы выходили через так называемый зеленый коридор. Я им очень благодарен. Благодарен и тогдашнему командующему сектором «Б» генералу Руслану Хомчаку, который в той сложнейшей ситуации принял правильные решения по организации обороны.

— Когда вы прибыли в Иловайск?

— 10 августа. Вначале один, потом подъехала ремонтная группа 532-го ремонтно-восстановительного полка. Нам поставили задачу — поддерживать в надлежащем состоянии и быстро восстанавливать технику, которая находилась в том районе (в тот период Сидоренко занимал должность начальника бронетанковой службы вооружения оперативного командования «Юг». — Авт.). На каждом блокпосту было по одной-две единицы техники. Эти старые машины постоянно ломались. Выходили из строя системы вооружения, двигатели, разряжались аккумуляторы — неисправностей очень много. Мы в основном базировались на блокпосту вблизи Многополья.

— Рассказывали, что весной и летом 2014 года из трех танков собирали один, способный передвигаться и стрелять.

— Объясню ситуацию. Дело в том, что с 2000 года, а то и раньше, армию практически перестали финансировать. На ремонт техники, топливо и боевую подготовку деньги не выделяли. То есть не были готовы ни экипажи, ни техника. Техника вроде была. Она стояла на хранении под получехлами. Но когда приступили к ее расконсервированию, оказалось, что все резинотехнические изделия (прокладки, трубки) уже негодные, топливо течет, масло течет, где-то контакт пропал, где-то плесень образовалась (у нас ведь хранилища неотапливаемые) и т. д. Машина как бы есть, но она неисправна. На тот момент центральная база по хранению бронетанкового вооружения и техники располагалась в Артемовске (ныне Бахмут). Это была единственная крупная действующая база.

— Вы же служили там когда-то.

— Попал на эту базу в 2000 году и прослужил до 2010-го. Когда я прибыл в Артемовск, на базе находилось порядка 250−300 единиц. Туда на хранение должна была поступать с заводов новая техника и вооружение. Однако по факту ничего не поступало. В 2002-м прошло серьезное сокращение войск — расформировывали воинские части, в том числе и на востоке Украины. Вот мы и принимали технику от этих частей. Она была еще с советских времен, ее эксплуатировали по 10−20 лет.

В период с 2002-го по 2004 год мы приняли более двух тысяч единиц разнотипной бронетанковой техники — танки, БТРы, БМП, БРДМ (бронированная разведывательно-дозорная машина), «летучки» (танкоремонтные мастерские). Все было в ужасном состоянии. Сотрудники базы стали приводить в порядок эти машины — ремонтировать, чистить, ставить на консервацию. Учитывая то, что тогда мы ни с кем не собирались воевать (даже мыслей таких не было), стратегический резерв был ограничен небольшим количеством. К примеру, 120 танков, 120 БМП, 100 БТР, 100 мастерских. И все. То есть база должна была содержать в идеальном состоянии около 400 машин. Остальные были избыточными. Не было помещений для их хранения. Они стояли под открытым небом.

— И вот возникла острейшая необходимость в боеспособной технике.

— Вначале армии выдали готовые машины для пополнения некомплекта, возникшего в результате боев вдоль границы. Те машины ушли сразу. А остальные ведь не готовили. Так что действительно из одной-двух-трех собирали одну. Под конец остались такие, где были только корпуса… То же с техникой и в войсках. Две трети стояло на хранении, одну треть эксплуатировали.

Те машины, что стояли на хранении, следовало переконсервировать. Начали их вскрывать (что в Артемовске, что в любой другой части), однако деньги ни на приобретение нужных деталей, ни на топливо не выделяли. Баки на машинах должны быть заполнены топливом. А его не было. Стали топливо заливать, при этом вся шелуха (из-за того, что бак стоял пустой, отслоился эбонитовый лак, которым бак покрыт изнутри) осыпалась и забила фильтры. Их нужно было быстро поменять, но необходимого количества не было. Словом, возникла масса проблем. В лучшем случае оказалась готова половина имеющейся техники. И то после определенных мероприятий по восстановлению.

— Вы выходили из-под Иловайска на российском танке. Кто и как его «отжал»?

— Это произошло 25 августа. В захвате танка участвовали ребята из 91-го отдельного полка оперативного обеспечения, 51-й и 93-й бригад.

Постепенно мы стали осознавать, какие силы россиян зашли. Если вначале думали, что их немного и можно как-то продержаться, то потом оказалось, что все очень серьезно", — рассказал Евгений Сидоренко

Мне лично об этом рассказала жительница Амвросиевки. В тот день надо было срочно эвакуировать три машины 93-й бригады из Кутейниково в Старобешево. Во время этой поездки я первый раз попал в том районе под минометный обстрел. До этого были обстрелы, но то место мы считали глубоким тылом.

Когда после обстрела продолжили движение, нас обогнала гражданская легковушка. Оттуда вышла женщина с ребенком. Я подошел к ней, спросил, в чем проблема. Она сказала: «Ребята, мы едем из Амвросиевки. Проехали тридцать километров — ни одного вашего блокпоста и ни одного вашего военного. Зато по оврагам и по посадкам стоит очень много техники с российскими флагами. Больше сотни»… Это было после обеда.

24-го целый день нас обстреливали. Был полностью уничтожен тыловой пункт управления 51-й бригады, сильно досталось 3-й батальонно-тактической группе 51-й бригады, которая стояла в Доброполье, погибли несколько военнослужащих 40-го батальона и уничтожена машина, на которой они ехали. При этом противотанковая батарея 51-й бригады расстреляла росийскую БМД под Кутейниково. Еще были захвачены в плен десять «заблудившихся» российских десантников.

Мы уже понимали, что находимся в окружении. И тогда Хомчак принял решение немедленно перейти к круговой обороне. На основных дорогах были расставлены те незначительные силы и средства, которыми мы располагали, блокпосты, секреты и прочее. И вот к вечеру на одно из таких подразделений вышла колонна российской техники.

Наши начали по ней стрелять. Выстрел из БМП-2 повредил российский танк. У него был разбит прицел, пробиты масляные баки, загорелись динамическая защита и масло, вытекавшее из пробитого бака. Экипаж покинул машину, даже не заглушив двигатель. Колонна тоже ушла.

Водитель Ираклий Кутелия из 93-й бригады (он погиб 9 декабря 2015 года) методом научного тыка смог перегнать эту машину в ближайшую силосную яму. Двигатель чуть-чуть поработал и заглох. Утром на следующий день меня вызвал командующий: «Съезди, разберись. Там какой-то танк захватили». Прибыв, я сразу увидел, что это машина не наша (опознавательных знаков не было никаких). Все совершенно другое: прицел, ночной прицел (у нас такого вообще тогда не было), аппаратура, цифровая радиостанция. На ней было написано что-то вроде такого: «Прослушивается Российской Федерацией. Открытые переговоры запрещены. Под контролем ФСБ России». Еще там мы нашли формуляр машины, закладку боеприпасов, документы, где был указан конкретный номер российской части (у них пятизначные номера). Танк подлежал восстановлению. Я завел его и перегнал в Многополье, где находилась моя ремонтная группа и были инструменты.

— Восстановили его?

— Частично. Помешало следующее обстоятельство. Где-то часа в три (я как раз занимался этой работой) услышал по радиостанции, что в сторону от Кутейниково на Иловайск через Многополье движется колонна российской техники в составе 16 машин: три МТЛБ (многоцелевой транспортер-тягач легкий бронированный. — Авт.), десять БМП и три танка. Зная, что на этой дороге стоит всего одна пушка противотанковой батареи 51-й бригады, решил, что надо помочь хлопцам.

— Да в такой ситуации — 16 машин! — надо бежать в посадку и прятаться.

— Спрятаться можно. Но я сразу подумал: расстреляют и меня, и всех, кто рядом. Основные силы находились в Иловайске. На блокпосту было, может, человек тридцать-сорок. Плюс там был наш командный пункт — только офицеры оперативного управления. Что они сделали бы? Ничего.

Сел на место механика-водителя и поехал навстречу.

— Это было мгновенное решение?

— Да. Решил, что лучше попробую хоть что-то сделать, чем буду бегать по полю, как заяц. К тому же был уверен, что ребята, увидев танк, воодушевятся. Что такое стоять одним против армады?

Пока ехал, ребята успели из той противотанковой пушки произвести первый выстрел и уничтожить первую машину россиян. Она задымилась.

Хотел встать рядом с пушкой, но, так как очень торопился и сильно разогнался, выскочил вперед метров на пятьдесят. Прыгнул в люк командира. Включил АЗР (автоматы защиты), чтобы включилось вооружение танка. Грубо говоря, электрические цепи стрельбы. Перескочил на место наводчика, включил их и там. Включил аппаратуру наводчика — прицел и гироскоп, чтобы он начал раскручиваться.

Танк можно заряжать в автоматическом и полуавтоматическом режиме. Этот из-за неисправностей работал в полуавтомате. Чтобы зарядить его, мне надо было на месте командира танка нажать на кнопку. Но! Когда включается аппаратура, пушка становится на угол заряжания и практически касается башни. Чтобы достать до этой кнопочки, мне надо было лечь на пушку. При этом я понимал: как только это сделаю, пушка пойдет на угол заряжания, прижмет меня к башне и просто раздавит. Поэтому зарядить пушку, увы, не смог. У меня оставался только один выход — вести огонь из крупнокалиберного и курсового пулеметов. Хоть что-то.

Снова перепрыгнул на место командира танка, развернул турель крупнокалиберного пулемета и стал вести огонь из него до тех пор, пока не закончились боеприпасы. Потом то же самое из курсового пулемета. Таким образом я на себя отвлек внимание врага. А пушка парней в это время продолжала стрельбу.

— Российская колонна продолжала двигаться?

— Едва загорелась первая машина, они остановились и начали хаотично стрелять. Я потом на «своем» танке насчитал 52 свежих следа от пуль.

Когда закончилась лента и в курсовом пулемете, опять перепрыгнул на место механика-водителя и начал потихоньку сдавать назад. Уже были подбиты три машины противника. Пошел сильный дым, и колонна стала отходить. Направил танк в посадку, чтобы уйти от прямой видимости. Перезарядил пулемет. В это время подъехала машина 93-й бригады, они открыли огонь из ЗСУ 23−2, а со стороны Многополья двигались один танк и два БМП, снятые с другого участка (командующий направил). Уже стало спокойнее. Перезарядил пулемет и опять выехал на дорогу рядом с пушкой. Но колонна уже ушла.

— И через три дня был тот злополучный зеленый коридор…

— Я не участвовал в принятии решения.

Постепенно мы стали осознавать, какие силы россиян зашли. Если вначале думали, что их немного и можно как-то продержаться, то потом оказалось, что все очень серьезно.

Боеприпасы у нас были. Может, их хватило бы на двое-трое суток.

— А вода и еда?

— Не знаю, как в подразделениях, у нас — ни капли и ни крошки. Был один колодец возле железнодорожного переезда, и то вода там уже была мутной.

Потратить оставшийся боекомплект, а с чем выходить? Наверняка командование взвесило все за и против. Выходить без боеприпасов было бессмысленно. Это все равно, что сразу сдаться в плен. Подвоз был уже обрезан. Мы это четко поняли, когда не смогли вывезти раненых, а к нам не прорвались бензовозы (в той колонне было ранено много людей) и машины с продовольствием.

Изначально в зеленый коридор не очень верилось. Хотя мы надеялись. Поэтому забрали полностью боекомплекты с других машин, которые были небоеспособны, и боеприпасы — все, что смогли. Команды не применять оружие не было. Наоборот, нам сказали быть готовыми вести боевые действия.

Нашей бронегруппе поставили задачу сбивать засады по пути, чтобы остальные, имея лишь стрелковое вооружение, могли прорваться: «Кроме вас, пушки нет ни у кого».

— Бронегруппа была большой?

— Нет. Вся техника, которая смогла выйти, была разбита на две колонны. Наша бронегруппа — это два танка и два БМП. Еще два или три БМП находилось в середине, и в конце один танк и два БМП. Нашей целью была Новоекатериновка. Мы полагали, что там наши блокпосты. На самом деле их не было.

Ни одна из четырех машин, которые шли в составе бронегруппы, до Новоекатериновки не дошла. Две были подбиты сразу, третья — чуть позже, наша — последняя.

— Первый удар пришелся по голове колонны.

— Да. Единственное, чего мы не знали в тот момент, что будет три кольца окружения и что все господствующие высоты заняты врагом. Мы все время были в низине, так что расстреливать нас было удобно вдоль всей дороги.

Все посадки там выгорели из-за обстрелов «Градами». Это было голое поле. А вражеские танки, БМД и пехота находились в окопах. Да, неглубоких, но все же. То есть нас ждали и готовились. А мы — как мишени в тире.

Наш танк обсыпало словно горохом. Плотность огня была такой, что я, открыв люк, не мог высунуть голову, чтобы нормально осмотреться (в танке, как ни крути, обзор недостаточный).

Потом люди рассказывали, что под ногами было такое количество проводов, что они в них запутывались и даже падали.

— Каких проводов?

— От управляемых ракет. За ними тянется тоненький проводочек. Представьте, сколько их было выпущено? Уж не говорю о стрелковом оружии и всем остальном.

— Как же удалось выбраться к нашим?

— Тут надо рассказать небольшую предысторию. После того боя, когда я оказался один в танке, понял, что без экипажа — никуда. Как бы ты ни был хорош и как бы ни разбирался, нужен экипаж.

— По танку не напрыгаешься.

— Конечно. В жизни так не прыгал, как тогда.

В общем, у нас был один танк, который участвовал в штурме Иловайска. Там очень героический экипаж. Они даже с неисправной системой наката пушки (отказал накатник) разгоняли машину, тормозили, в результате резкого торможения за счет инерции пушка сама накатывалась и готовилась в выстрелу. Это уникальная идея. Еще эти ребята на своем танке эвакуировали раненых.

Потом в их танк три или четыре раза попали из подствольного гранатомета, в результате машина была выведена из строя. Мы вызвали эвакуатор, но, пока он шел, нас уже окружили. К тому же ранило наводчика этого экипажа Игоря Иванченко. Его отправили в госпиталь. И вот не при делах оказались механик-водитель Евгений Мартынюк и командир танка Сергей Исаев. Я пошел к ним на блокпост, забрал их к себе, мы немного потренировались управлять этим трофейным танком. Ребята согласились выходить вместе со мной в составе экипажа. Мне было все равно, кем быть — механиком, командиром, наводчиком. Занял место наводчика. Танк без наводчика — не танк.

В общем, мы выехали на трофейном танке. По нему было три попадания. Повезло, что первое прошло рикошетом и никак на нас не повлияло. Мы только услышали сильный удар. Второе попадание было в борт, но сработала динамическая защита. Однако танк настолько мощно тряхнуло, что я получил очень сильную контузию. В глазах все потемнело, на несколько секунд вообще выпал. А третье попадание оказалось прямым — перебило гусеницу танка, когда мы пытались пройти небольшие высоты. Машина скатилась и уткнулась в какой-то косогор. Женя очень сильно ударился головой и потерял сознание. Мы остановились. То есть стали неподвижной мишенью. Я сказал: «Эвакуируемся». Но тут выяснилось, что нет башенного ключа, чтобы открыть люк механика-водителя. У экипажа должно быть три ключа — у каждого свой, у нас, к сожалению, был лишь один, и тот у Жени. Дергаем его, а он не реагирует.

Тем не менее смогли как-то переместить Женю через боевую укладку танка в башню и потом вытащить оттуда. И все это под обстрелом. В этот момент ранило и Сергея, и меня — касательно разрубило нижнюю часть лица, подбородок просто выпал. А от смертельного ранения в бок спас автомат.

Оглядев танк, оценил масштаб повреждения гусеницы. Чтобы ее поменять, надо потратить часа три, а то и четыре — как пойдет. А пока надо было найти укрытие. И тут я увидел впереди — метрах в 100−150 — что-то типа канавы. Потащили туда Женю. Нам повезло. Это оказалась воронка от чего-то довольно крупного — метра три глубиной. Там я сразу же оказал первую помощь Жене и Сергею. К слову, ни бронежилетов, ни касок на нас не было. Только танковый комбинезон, и все.

Сначала надеялись позже вернуться к машине и восстановить ее. Но когда я начал осматриваться… Вот на высоте стоит одна, вторая, третья, четвертая машина, вот зенитная установка.

— Не было мысли, что это конец?

— Даже не думал об этом. Если бы думал так, у меня не осталось бы в боекомплекте всего два или три снаряда из тридцати восьми загруженных. До последнего был уверен, что мы будем идти дальше столько, сколько надо. Если бы за нами никто не шел, может, я принял бы решение остановиться. Но за нами шла колонна. Не все машины, но шли. Я видел их. Значит, надо было двигаться.

— Долго сидели в той яме?

— Если бы не эта воронка, наверное, не выжили бы. Мы слышали, как постоянно буквально рядом проезжали их БМП или БМД. И потом короткие автоматные очереди.

— Неужели они добивали раненых?

— Может быть. Сказать утвердительно не могу. Когда я услышал стрельбу и попытался вылезти из этой воронки с пистолетом (у меня были пистолет и поврежденный автомат, способный стрелять только одиночными), парни (часа через два механик очнулся) стащили меня вниз за ноги: «Толку от вашего одного выстрела?»

У ребят оружия не было. Женю из танка мы достали, но его автомат — не смогли. А Сергей, когда тащил со мной Женю, положил свой автомат на танк, да так и оставил его там в суматохе.

Надо было дождаться сумерек, когда в ночной прицел еще не видно, а глаза практически уже не видят. Перед нами был небольшой холм. Решил через него попробовать выйти. Хотя не был уверен, что наверху никого нет. Но другого варианта просто не видел. Влево и вправо не пойдешь, а назад возвращаться незачем.

Я очень хорошо знал местность, поскольку постоянно занимался ремонтами и ездил во все подразделения на все позиции. Надо отдать дань мужеству Сергея и Жени, которые не побоялись пойти со мной. Они просто доверились мне. Да и я куда без них пойду, зная, что они ранены? Я за них головой отвечал. Тем более, что сам их усадил в тот танк.

Поднимаясь, мы набрели на ручеек, стекавший с холма. По желобу от этого ручейка перешли через холм, затем вышли к Кальмиусу. С удовольствием попили воды из этой речки. Когда совсем стемнело, форсировали ее.

— Перешли?

— Нет, переплыли. Той ночью было очень холодно. Затем переползли через поле очень низкорослого подсолнечника. Я сказал: «Где-то здесь были позиции 39-го батальона теробороны. Недалеко стояла реактивная батарея. Может, там что-то осталось». По дороге постоянно видели взлетающие ракеты, несколько раз фактически в упор напарывались на позиции россиян. Просто чудом миновали их.

— Запросто могли попасть в плен. И что тогда?

— До этого не дошло бы. Я догадывался, что меня ждет, учитывая, что мы при выходе уничтожили две их машины, а две повредили, хотя степень повреждения не знаю. У меня было с собой две гранаты. Отдал их, только когда попал к своим.

Мы действительно вышли на позиции этой батареи, потом — на бывшие позиции 39-го батальона. Там нашли лишь бутылку с водой на дне. Сделали по глотку.

Когда мы выходили из-под Иловайска, всем поставили задачу: встречаемся в Комсомольске. Конечной точкой был этот город.

Мы же вышли между Новоекатериновкой и Старобешево. Когда-то там стоял наш блокпост. Но, поскольку там, скорее всего, уже могли быть россияне, пошли мимо — наверх через поле подсолнечника. Я понимал, что по дороге на Комсомольск не пройдем — наших войск там нет. И тогда решил взять чуть правее Старобешево.

Около четырех-пяти утра вышли к гранитному карьеру. Как раз в этот момент я увидел, как колонна наших пошла в сторону Старобешево. Насколько я понял, они там приняли бой, но пробиться не смогли. В этот момент со стороны Старобешево ехал «Урал» с ранеными (одно колесо на ободе), на палке висела какая-то тряпка, на ней кровью нарисован крест. «Куда едете?» — «На Волноваху, в госпиталь». Посадил хлопцев в эту машину.

— И остались один?

— Да. Пошел в Комсомольск. Ведь туда должны были выходить люди и техника. Надеялся, что так и будет. Я же не знал, что никакая техника не вышла. Начал искать хоть кого-то из руководства, но в тот момент Нацгвардия покидала город.

Я был очень возмущен. Нашел начальника штаба подразделения и стал кричать: «Что вы делаете? Сюда сейчас должны выходить люди, а вы оставляете город без боя. Как вы можете? Куда они выйдут? К кому попадут?» Единственное, что мог сделать, это позвонить исполнявшему обязанности командующего сектором вместо Хомчака полковнику Палагнюку (сейчас он генерал-майор). Но не смог на него выйти. Узнал потом, что он тогда занимался эвакуацией раненых, сбором тел погибших и пытался вытащить наших из плена. Хаос тогда был полным.

— Когда удалось сообщить родным, что живы?

— Жена знала, где я. А родители не знали ни о чем до тех пор, пока не увидели телерепортажи обо мне. Говорил им все время, что я на полигоне. С 29 на 30 августа около полуночи на одной из высот сработал телефон — дозвонилась жена. Это нас чуть не выдало, ведь буквально рядом были россияне. Смог только прошептать ей: «Я живой, мы выходим».

— Вы побывали в таком аду, что не приведи Господи. Как потом не сойти с ума от воспоминаний?

— Иногда снилось, что меня просто разрывает. Точно знаю, что меня спасла работа.

Велели вернуться в Днепр, где дислоцировалось наше подразделение и жила в тот момент семья. На следующий день вышел на работу. Однако меня сразу же отправили в госпиталь. Кость выперла наружу, все лицо разодрано. Мне до этого оказали первую медицинскую помощь, наложили какие-то пластыри, но надо было зашивать.

В госпитале наложили швы. Хотели оставить лечиться. Но представьте мое состояние. Я зашел туда, а там люди лежат без рук, без ног, кровати стоят в коридоре. Да я со своим ранением не имел права занять не то что койку, даже уголок. В общем, числился в госпитале, но был на работе.

А ситуация была критической — Волноваха и Мариуполь оголенные, 79-я и 1-я танковая бригады только вышли вдоль границы, огромнейшие потери техники. Надо было организовывать ее восстановление, укомплектовывать эти части, чтобы хоть как-то закрыть появившуюся брешь. Я даже домой не ходил. Пропадал на работе сутками. У меня не было времени для самобичевания и анализа случившегося.

— Чем занимаетесь сейчас?

— Работаю в командовании Сил логистики ВСУ. Родился и вырос в Мелитополе. Там живут мои родители. Они инженеры. Военных в семье не было, но я с детства мечтал стать танкистом. Почему? Тяжело ответить. Нравились именно танки. Родители мой выбор профессии приняли.

— Росли послушным ребенком?

— Да по-всякому было. С удовольствием посещал и литературный кружок, и политклуб. И в то же время мог и побаловаться, и на речку сбежать, и по балкам побегать. Случались и необдуманные поступки, за которые бывало стыдно. Но никогда не переходил грань дозволенного. Я очень любил свою семью и школу. Родители нам с младшим братом (Сергей тоже полковник и тоже участник войны) вложили правильные ориентиры и ценности. Когда ты с детства понимаешь, что такое хорошо и что такое плохо, у тебя потом не возникает никаких проблем.

— Вы окончили с отличием Киевское высшее танковое инженерное училище и Академию сухопутных войск.

— Когда я в чем-то разбираюсь, то чувствую себя спокойно и уверенно, мне так проще.

— Какой вы видите победу в войне?

— Для меня конец войны — когда перестанут гибнуть наши ребята и когда мы выйдем к нашей границе. Вот тогда я буду понимать, что война закончилась. Но я еще в 2014 году сказал, что это все надолго.

Завершая, скажу, что воспоминания о событиях в Иловайске вызывают у меня очень противоречивые чувства. Я встретился там с людьми огромного мужества, самопожертвования и патриотизма, и в то же время со скотами, которые оставляли позиции и им было наплевать, что будет дальше. Не раз слышал, как подчиненные с ненавистью говорили офицерам: «Вы нас сюда погнали на бойню».

Так, как на фронте, человек не раскрывается нигде. Там не бывает полутонов. И вот это меня, наверное, больше всего поразило.

Случалось эпизоды, о которых не хочется рассказывать. У меня был экипаж, который, имея боевую машину, ни разу в нее не сел и ни разу не вышел из подвала. Вот почему, скажите, ремонтники, хотя у них были совсем другие задачи, не боялись вступить в бой, а боевые части иногда боялись? Ремонтники, не имея ни охраны, ничего, не раз возили отремонтированные танки через захваченные территории и с риском для жизни вывозили с фронта неисправные. Колонны с боеприпасами постоянно подвергались обстрелам, но люди их доставляли.

Многое зависит от офицера. Офицер должен чувствовать уверенность в себе и тогда люди будут ему верить. Когда атаковали Грабское, командующий попросил: «Можешь противотанковую батарею вывести на прямую наводку? Ты же знаешь, где это». Конечно, могу. Хотя я технарь, а не артиллерист. Но я их вывел, поставил на позицию, они полностью отбили атаку. А я поехал ремонтировать машины.

Часто спрашивают, чем был Иловайск — поражением или победой. Мое мнение — это однозначно победа. Причем не только тех войск, которые были там, но и всей Украины. Объясню свою точку зрения. Если бы наши две колонны не вышли на те зашедшие шесть российских БТГР (батальонно-технические группы. — Авт.) и не пошли в сторону Комсомольска на позиции, где стояли россияне, не нанесли им урон и не подорвали их боеготовность, эти шесть БТГР через Волноваху дошли бы до Мариуполя. И сухопутный коридор до Крыма уже был бы создан. А его до сих пор нет. И, надеюсь, не будет.

Мы за это заплатили самую высокую цену, к сожалению. Это реально трагедия. У каждого, кто ее пережил, до сих пор болит душа. Но если бы не это, Украина потеряла бы и Мариуполь, и всю прибрежную территорию.